Дивизия стояла в монастыре, затерянном в бескрайних монгольских степях. Охотились за Су-Яном, люди которого не давали покоя, нападали, внезапно возникая среди песчаных барханов, вырезали по ночам часовых, жгли продовольствие.

На закате командир вновь отдал приказ ставить засады. Уже неделю он не спал, выслеживая неуловимого противника. Сейчас он собирался в наряд, на ходу проверяя оружие. Торопливо попрощался с Настей, своей полковой женой. Она стояла на пороге – светловолосая, статная, в ладно сидящей гимнастерке, с русой косой, уложенной вокруг головы. Она смотрела на Павла молча. Отметила про себя, как он почернел и оброс.

Вот уже два года она провожала его, не зная, вернется ли. Устала ждать, устала бояться.

Спина мужа скрылась за поворотом глинобитной стены. Анастасия закрыла дверь и вернулась в комнату.

Небольшая монастырская келья стала их очередным временным жилищем. Старые монгольские ковры, постеленные на пол, заменяли кровать. Настя, как могла, вновь и вновь обустраивала скромный военный быт. Вот и сейчас она расстелила поверх ковров одеяло, заправила его простыней. Умывшись перед сном из ковшика, Настя присела у крохотного оконца. Она смотрела на темно-фиолетовое небо, усыпанное звездами, которое поднималась ввысь над монастырской стеной, и гребнем расчесывала свои густые волосы.

Настя заснула не скоро, ворочаясь под треск местных цикад. Уже вторую ночь ее что-то беспокоило – какая-то тоска, одиночество, смутное ожидание. Душа была не на месте, но это был не страх, а что-то другое. Сегодня она впервые посмотрела на Павла как будто со стороны, она видела его, как чужого, полузнакомого мужчину, хотя уже два года они считались мужем и женой. Она больше не узнавала его. Душа потеряла и вновь ждала, и казалось, это что-то было неуловимо и близко, где-то совсем рядом.

Су-Ян вторую ночь наблюдал через потайное оконце, как эта женщина спит в свете луны. Он видел изгиб ее белой руки, она как будто светилась в голубоватом сиянии. Волна русых волос разметалась по простыне, грудь под светлой рубашкой тихо приподнималась. Она иногда металась во сне, порой беспокойно приоткрывала глаза. За стеной слышались шаги часового, они успокаивали ее - и она вновь засыпала.

Он смотрел на нее долго, не отрываясь. Она была доступна ему – жена врага, в любой момент он мог убить ее, тихо вонзить нож и уйти. Но он смотрел и смотрел, и узкие монгольские глаза медленно скользили вдоль изгиба этой руки. Су-Ян впервые чувствовал это – как будто властный зов поднимался из самой его глубины, как будто он узнавал ее, эту женщину. Он будто бы медленно вспоминал ее, и она тянула его неотвратимо.

Гибкая темная тень неслышно скользнула в комнату. Дитя степей, он жил, ведомый своим инстинктом. Он застыл, наклонившись, у края постели. Теперь он вглядывался в это лицо так близко, он понимал, что пьет его глазами, он любовался ею жадно, он знал, что уже не может уйти.

Женщина лежала тихо-тихо – такая открытая, беспомощная и владеющая им одновременно. Пальцы его медленно скользнули по простыне к ее руке, он прикоснулся к запястью, ладонью накрыл ладонь. Прикосновение было таким мягким, что она даже не шевельнулась во сне. Его пальцы слышали, как бьется жилка пульса у нее под кожей – то спокойно и тихо, то, как будто сбиваясь. Он долго вслушивался в это движение, сливался с ним, он знал уже ее всю по этому пульсу, он знал, что не может оставить ее, он нашел то, что должен был найти.

Не существовало уже ни войны, ни солдата, шагающего вдоль стены, ни опасности. Опираясь на локоть, Су-Ян застыл, наклонившись над спящей Настей. Тихонько провел он пальцами по разбросанным на подушке волосам, мерцающим в темноте. Подчиняясь внутреннему движению, он медленно коснулся ее щеки, подбородка, он наклонился над ее лицом. А она, не просыпаясь, вдруг обняла во сне его голову и прижала к своей груди.

Его тело было гибким, суше и тоньше, чем у Павла. Другим был запах, это был запах степей. И это, и жесткие волосы на макушке под ее рукой внезапно разбудили Настю. Молча, широко открыв глаза, она смотрела в незнакомое лицо. Он не отводил взгляд и обнимал ее так нежно и властно, что тело уже пело, - и ей вдруг стало все равно, кто он и как он оказался рядом с ней – лишь бы эти мягкие руки были здесь, лишь бы эти губы не отрывались от ее лица. Никто и никогда не любил ее так бережно – и страстно, стремительно. Они не знали друг друга совсем, и знали уже вечность.

Небо серело над сопками, и он должен был уйти. Он взял ее руку, поцеловал ладонь, и приложил к своей щеке. Тихо скользнул в сторону – и будто растаял в темноте комнаты.

Настя лежала, и сердце ее гулко билось в груди. Ликовала каждая струнка ее тела, и сознание отказывалось верить, что вот, наконец, пришло счастье встречи, что этот незнакомец нашел ее – и оказался тем, кого она ждала так долго. Все было мелким, ерундой – война, голоса часовых, нервный, пропахший куревом Павел, который пришел на рассвете и свалился замертво рядом, на теплую еще простыню. Ей было жаль его, и он уже был ей безразличен.

Вечером после заката незнакомец вновь был здесь. Их руки встретились, глаза мерцали в темноте, и с тихим стоном Настя обняла эту голову, она так ждала его весь день. Сердце плакало и пело, и очень тихо, боясь услышать ответ, она спросила его наконец: Кто ты? Как тебя зовут?

Он молчал долго, не отрываясь, смотрел в ее глаза, потом, наклонившись к ее уху, произнес свое имя. Охнув, она затихла. Он ждал ответа. Слезы текли по Настиным щекам из-под закрытых ресниц. Наконец она упала головой на его грудь, и продолжала плакать, а он гладил рукой ее волосы. Никогда нам не быть вместе – эта мысль стучала в ее голове, как молот. Никогда.

Через день часть поднялась по тревоге, эшелонами их перебросили на Запад. Настя чувствовала, что носит под сердцем ребенка, и ее отправили в тыл, домой, в сибирский город. Она рассталась с Павлом, не жалея, а весной родила сына, смуглого мальчонку с карими, немного раскосыми глазами.

Ей было трудно с эти малышом среди русских мамаш и детей, но она защищала его и любила нежно, ища глазами в этих чертах те, любимые, от воспоминания о которых вновь начинало тихо таять сердце.

Она назвала сына Сережей, а фамилию дала Су Ян. Когда он подрос, рассказала о том, что был у него отец в Монголии, но тогда была война, и они потеряли друг друга. Со временем мать и сын стали настоящими друзьями. У них не было секретов, и Сережа бережно, по-рыцарски относился к матери.

В Сереже рано проявился талант, он любил рисовать и лепить, у него были чувствительные, умелые и нежные пальцы. Когда Настя смотрела на руки сына, она замолкала, воспоминания вновь поднимались в ней. Короткая встреча метеором прорезала ее жизнь, перевернула ее. Но она никогда ни о чем не жалела, она знала, что Бог дал ей счастье, и была за него благодарна. Настя знала, что невозможно было быть им вместе, и если бы любимый задержался возле нее хотя бы на час, его бы не было в живых, да и ее тоже.

А у нее есть жизнь, и замечательный сын от него, и надежда, что все же выжил он и где-то живет сейчас на свете.
После окончания Академии художеств Сергей готовился к выставке своих работ. Кровь предков говорила в нем, и любимой его темой были лошади. В покое и в движении, несущиеся вскачь табуны, кобылицы с жеребятами, лошади на водопое – живописные наброски и скульптуры населяли все полки и стены их маленькой квартиры. Выставку молодых художников Сибири пригласили в Монголию, в Улан-Батор, и мать поехала на открытие вместе с сыном.

Первый день выставки был по-настоящему успешным. Это было значительное событие в жизни города, знак дружбы между двумя народами. На выставку приехали даже члены правительства и представители дипломатического корпуса. Работы Сергея вызывали восхищение, появились первые заказы. Сын весь день общался с посетителями, а Настя, устав, присела одна за столиком в зимнем саду в фойе выставочного центра. Она могла бы и не ехать сюда, но отчаянная надежда привела ее в Монголию. Имя сына мелькало на городских афишах, в сводках новостей – а вдруг любимый ее жив, увидит его.

Одинокая элегантная женщина сидела за чашечкой кофе, задумчиво глядя в темное небо за большими окнами. Она печально улыбалась своей надежде – что ты, глупая, ведь была война, наверное, давно уже нет в живых твоего Су-Яна.

Темные глаза смотрели на нее, не отрываясь. Смуглый худощавый мужчина, в очках и строгом сером костюме, с сединой в черных волосах стоял, прислонившись к дверному косяку. Он ждал, когда она его заметит. Наконец он тихо произнес: Настя!

Сергей, наконец, потеряв маму, пошел искать ее по коридорам центра. Он растерянно остановился в дверях фойе, когда увидел их вдвоем – свою мать и мужчину, который сидел рядом с ней за столиком. Они смотрели друг на друга, не сводя глаз, его рука лежала на ее открытой ладони, смуглые пальцы касались запястья и слушали биение жилки под светлой кожей.

Январь 2008 Аделина Гумкирия